Большое место в этой тематике занимала тема пере­делки сознания крестьянина, ставшего на путь пролетари­зации, ушедшего на заработки в город — на завод или фабрику. Можно даже говорить о типовой сюжетной схе­ме, которая легла в основу нескольких произведений. Первой значительной картиной на такой сюжет стал «Конец Санкт-Петербурга» Н.А. Зархи и В.И. Пудовкина (молодой крестьянин уходит на заработки в город, стано­вится штрейкбрехером, осознает свою ошибку, идет во время империалистической войны в армию, становится большевиком, участвует в Великой пролетарской револю­ции). Та же сюжетная схема лежит в основе фильма С.И. Юткевича «Златые горы» (пожилой крестьянин идет на заработки на завод, в борьбе рабочих с администраци­ей и властями оказывается в роли предателя рабочего класса, осознает свою ошибку, в финале — революция, он — в ее рядах). Несколько более отдаленно от этой схе­мы, но, по существу, в той же концепции, построен сю­жет «Нового Вавилона» Г.М. Козинцева и Л.З. Трауберга (крестьянин, солдат французской армии, в Париже знако­мится с будущими коммунарами, но не остается с ними в момент объявления Коммуны, а уходит с версальской ар­мией, принимает участие в разгроме Коммуны и пережи­вает трагические минуты в финале, когда расстреливают людей, в том числе любимую им девушку, которые отнес­лись в свое время к нему по-братски).

Указанными сюжетами не ограничивается тематика со­ветской кинематографии. Кроме перечисленных тем, можно назвать еще такие обширные тематические разде­лы, как национальная тематика: дружба и братство народов СССР, борьба за культурное и хозяйственное возрождение отдельных народностей, переделка сознания представите­лей разных национальностей на путях колхозного строи­тельства, индустриализации национальных республик и областей, создания национального пролетариата и т.д.

Приведенных примеров достаточно для уяснения того положения, что советская кинематография должна прежде всего искать сюжеты в нашей действительности и в героическом прошлом народов СССР. Советская кине­матография не может пожаловаться, что у нее нет или не хватает достойных ее времени сюжетов.

Буржуазная теоретическая мысль отрывает жизнь сю­жета от исторически изменяющихся «реальных отноше­ний жизни». Она имеет тенденцию сводить все конкрет­ное разнообразие сюжетов разных исторических эпох, разных общественных формаций, разных классово-идео­логических систем к ограниченному количеству абстрак­тных сюжетных схем.

Так возникла легенда о том, что существует только тридцать шесть драматических сюжетов или драматичес­ких ситуаций.

Жорж Польти в своей книге «Тридцать шесть драмати­ческих ситуаций» попытался всеми правдами и неправда­ми эти тридцать шесть ситуаций найти и сформулировать.

Рецензируя эту книгу, вот что в одном из своих «Па­рижских писем» (в существовавший до революции журнал «Театр и искусство») писал А.В. Луначарский: «В “Разгово­рах Гете с Эккерманом” имеется такая фраза Гете: “Гоцци утверждал, что существует только тридцать шесть траги­ческих ситуаций. Шиллер долго ломал голову, чтобы открыть больше, но и он не нашел даже столько, сколько Гоцци”».

Это, действительно, импозантно. Гоцци был один из остроумнейших писателей XVIII века. И рядом с ним та­кие драматурги, как Гете и Шиллер, соглашаются с тези­сом чрезвычайной, на первый взгляд, ограниченности драматических ситуаций.

Польти нашел все тридцать шесть и перечисляет их, да­вая при этом же огромную массу переходов и вариантов.

Как он искал? Он изучил для этого, проанализировал и разбил на рубрики тысячу двести драматических произ­ведений из литератур всех времен и народов, проследил судьбу восьми тысяч действующих лиц. Конечно, в числе тридцать шесть он не видит ничего каббалистического. Он понимает, что можно легко не согласиться с ним, сжать две какие-либо ситуации в одну или две вариации посчитать за две ситуации, но все же придется при этом вращаться в окрестностях числа тридцать шесть…

Просматривая список основных ситуаций Польти, я старался проверить его. Должен сознаться, сколько я ни напрягал своей фантазии, — при всяком моем открытии оказывалось, что то, что я принимал за новую ситуацию, уже предусмотрено автором в качестве какой-либо корен­ной вариации уже данной им ситуации… Зато, наоборот, мне казалось, что Польти похвастал. Если Шиллер скром­но заявил, что не нашел тридцати шести основных ситу­аций, то Польти превзошел его, лишь более или менее искусно удваивая, а подчас даже утраивая, по-моему, одну основную ноту.

При всей своей парадоксальности книга заслуживает внимания и может быть полезной».

А.В. Луначарский, конечно, немного увлекся и недо­учел того, что самое уязвимое место в работе Польти — это ее абстрактность, внеисторичность. Он ничего не говорит о реальном содержании ситуаций. А поэтому у Польти и получается так, что, например, ситуация «дерз­кая попытка» обнимает и похищение огня Прометеем, и опасное предприятие, чтобы добиться любимой женщи­ны; ситуация «преследуемый» включает и преследуемого за политику, и преследуемого за грабеж, и любовника, преследуемого оскорбленным мужем.

Все это, конечно, игра слов.

Однако практичные американцы, в поисках всякого рода «руководств» и «рецептов» для сочинения кино­драм, постарались и Польти «приспособить к делу».

В практике американских сценаристов большую роль играет использование готовых сюжетных схем. Сюжет «Золушки» дал жизнь сотням американских сюжетов, трактующих историю бедной девушки, которая дождется своего «принца», и тем самым будут разрешены все про­блемы социального неравенства, противоречия богатства и нищеты и т.д. Библейская история Давида и Голиафа тоже послужила американским сценаристам для создания целого ряда сюжетов (в картине «Нападение на Виргинс­кую почту», построенной по этой сюжетной схеме, даже подчеркнута связь с библейским сюжетом: на стене висит картина, изображающая Давида и Голиафа, и главный ге­рой фильма носит имя Давид). Скрещивались сюжеты разных пьес (например, в «Розите» скомбинированы мо­тивы «Птичек певчих» и «Тоски» и т.д.).

Во всяком случае советскому кинодраматургу не ме­шает познакомиться с этими тридцатью шестью пресло­вутыми ситуациями. Готовых сюжетов он в них для себя не найдет, даже комбинируя эти ситуации, ибо сюжет это — не игра в комбинирование сюжетных положений, а прежде всего отражение «реальных отношений жиз­ни» и «понимание этих отношений художником». Но поскольку в работе Польти с большим трудолюбием сведены в обозримую (хоть и чрезвычайно условную) систему сюжетные положения драматической литерату­ры от древнейших времен до нового времени, она Может дать толчок и материал для изучения типовых

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

*

Тоже интересно