Леша сидел, откинувшись в кресле, и видели оба одно и то же: пятнистый, несущийся навстречу асфальт.
— Все, шеф, молчу. Молчу. Я тебе неинтересен, Шлыков, и я молчу. Я могу молчать всегда, всю жизнь. Потому что я нам неинтересен. А почему я тебе неинтересен? Скажи мне… Шлыков… — Он снова нашел глазами табличку. — Скажи честно. Я, может, сегодня с Богом разговаривал, и Он меня слушал. А Шлыкову я неинтересен…
Шлыков сделал радио погромче.
— Все, я замолкаю. Теперь направо, второй дом. Капитан дальнего плавания, золотой мужик, ящик коньяка под кроватью. Здесь — стоп. Только ты уж подожди, Шлыков, вдруг он тоже уплыл куда-то…
Леша вышел.
В новостройках Москвы дворы огромны и по ночам совершенно безлюдны. Вереницы разноцветных «жигулей», ряды темных провалов окон.
Такси одиноко стояло в дальнем углу двора, глядя on у да подслеповатыми глазками. Шлыков посигналил раз, другой. Леши не было. Тогда он нажал клаксон и так стартовал С хриплым воем «волга» пронеслась вдоль бесконечною здания, завизжала на вираже и скрылась, перебудив всех собак в квартирах.
В комнате у открытого окна Шлыков выжимал двухпудовую гирю. Его сосед, пенсионер Нечипоренко, стоял в дверях и делился жизненным опытом.
— А самая, Вань, самая маленькая ножка у китайки! Они их даже бинтуют, чтобы не росли… Метров по пять бинта уходит… Вот корейки — другое дело, у них нога как нога. Это я тебе точно говорю…
Шлыков грохнул об пол гирю так, что задребезжала посуда в буфете, взял полотенце и пошел в душ.
— Они, вообще-то, огородники исключительные, корейцы эти, особенно насчет лука… — сказал пенсионер, идя вслед за ним.
Иван скрылся в ванной, а Нечипоренко уселся за кухонный стол, на котором были расставлены заготовки свистулек: деревянные птички, белочки, дудочки. Он тихо посвистывал, пробуя звук, выбирая, где надо, надфилем лишнюю оставшуюся стружку.
Шлыков вошел в кухню, выключил кипевший чайник.
— Страшные, Вань, вещи вскрываются, — сказал пенсионер и посвистел. — Оказывается, мировой сионизм вступил в тайный сговор с нашими бюрократами. Они, Вань, еще сто лет назад запланировали, чтобы наши реки вспять обернуть…
Шлыков заваривал чай.
— Обдули меня, дед, на семь червонцев, вот тебе и сговор! — сказал он. — Где б занять?
Прозвонил будильник, Нечипоренко встал.
— Сейчас, Ваня, времена не те, — вздохнул он, доставая пузырьки с разноцветными таблетками. — Сейчас в долг давать не стремятся.
— А я у тебя и не прошу, — ответил Шлыков, забрал чайники и пошел в комнату.
За окнами машины бурлила летняя Москва. В салоне тихо, мерно постукивал счетчик да нудил старичок с сеткой пустых молочных бутылок.
— Я всегда был либеральным человеком и не скрывал этого. Но сейчас я говорю: надо снимать и сажать! Сажать и снимать! Даже на Арбате нет кефира, как вам это нравится? Фонари есть — а кефира нет. Про ряженку я уже не заикаюсь! Помните эти крышечки — синие, красные, фиолетовые?! Где они?! Сажать и стрелять…
Шлыков скучал. Он обгонял одну машину за другой, и вдруг как ударило — мимо проплыло знакомое лицо с баками. Музыкант, дружок того подонка! Шлыков крутанул руль и поставил машину поперек улицы, так что музыкант чуть не врезался в нее.
— Идиот! — выскочил он из своих «жигулей» и кинулся к Шлыкову.
— Не узнаешь?
Тот опешил, неуверенно пожал плечами.
— А ты вспомни! Два счетчика, Таганка, гулянка…
— Тс-с… — Мужик с баками боязливо оглянулся на жену,
которая уже вылезала из машины, готовая прийти на помощь. — Что вам нужно?
— Семьдесят рэ, — придвинулся к нему Шлыков. — Соскочил твой гений, понял?
— Я-то при чем?
— Коля, не связывайся! — закричала жена.
— Как с бабами гулять… — начал Шлыков, но музыкант умоляюще приложил палец к губам.
— Тс-с!.. Леночка, это знакомый! — успокоил он жену. Он пошутил, не волнуйся…
И снова повернулся к Шлыкову:
— Понимаешь, деньги у жены… Нехорошо получилось, не ожидал я от Леши… А ты знаешь что — у них сейшн завтра, только между нами, в ДК «Замоскворечье»… Строго между нами.
Дом культуры. Скромная афиша у входа: «Вечер джазовой музыки».
Народ шел, но не густо — не то что на рок-ансамбль. Да и публика другая, люди степенные, молодежи мало. Шлыков в форменной таксистской фуражке прошел по фойе и скрылся в коридоре, ведущем в служебные помещения. По вечерам в ДК работали сразу все кружки и спортивные секции, а Шлыков уже и забыл, как это выглядит. Лешу он отыскал не сразу, но нашел: в маленькой комнатухе, заваленной «музыкальной» дребеденью, Леша стоял у умывальника и замывал пятно на белом пиджаке.
— Ну здорово, гений! — с облегчением сказал Шлыков. Музыкант долго смотрел на него, явно не узнавая. Шлыков ждал.
— А-а… — вспомнил он наконец. — Шлыков. Бить будешь? Святое дело: поймал вора — бей…
Он сунул голову под кран, долго и жадно пил.
— Деньги! — потребовал Шлыков.
— С этим хуже… — Леша вытер рот и начал шарить по карманам. — Ты бы вчера зашел… Вот, два рубля… и мелочь…
Монеты зазвенели в руке Шлыкова, как милостыня.
— Издевашься?
Музыкант вывернул карманы:
— Больше нет ничего. Я отдам, не переживай… Глупо получилось, ты прав, я думал — на минутку, а там выпил…
Леша ходил по комнатке, от стены к стене.
Дерьмо! — сказал Шлыков и взял со стола лежащий в футляре инструмент. — Значит, так: отдашь деньги — получишь дудку! Фамилию ты знаешь, четвертый автопарк…
— Не остроумно, Шлыков, мне играть сейчас. — Музыкант потянул к себе футляр, но Шлыков оттолкнул его.
Я таких учил и учить буду! — с ненавистью сказал он. — Надели белые костюмы, да? Бабки лопатой гребем? А ты, Ваня, вкалывай, как папа Карло, пока мы с Богом разговариваем!
— Положи саксофон, животное! — закричал музыкант и прыгнул на Шлыкова, но тот был готов: саксофон он держал и левой руке, а встретил прямым справа.
Леша отлетел в угол и сел на пол.
— Положи… — тихо попросил он. — Я же после тебя к нему не притронусь… — Леша смотрел на уходящего таксиста пустыми глазами.
В дверях Шлыков обернулся:
— Учил и учить буду! — повторил он и хлопнул дверью.
Леша выполз из угла, встал и зачем-то отряхнул на коленях
брюки. Потом подошел к дверям, запер их на задвижку и сел в кресло, прихватив по дороге со стола половинку яблока.
— Леша, выход… — стукнули в дверь. — Селиверстов!
Тишина, бежит вода из крана. Леша сидел и жевал яблоко.
— Лешка… — взвыл за дверью голос. Кто-то дергал дверь. — Открой! Открой, Лешенька, ну… Леша, нам же играть сейчас, Леш…
Музыкант встал и подошел к окну.
— Открой дверь! — завопил, из коридора второй. Дверь тряслась, как живая. — Селиверстов! Последний раз говорю!..
