Из-под кровати вылезал картонный ящик. Кристина открыла его — перед ней были шлыковские кубки. Она методично вынимала кубок за кубком и расставляла их на столе, на шкафу, на подоконнике.
— Чемпион хренов!
Шлыков повернулся.
— Положи на место!
— Не положу.
Шлыков вскочил, стал запихивать кубки обратно. Кристина мешала ему.
— Отдай. — Он тянул к себе самый большой, хрустальный, Кристина не отпускала. Он дернул сильней. Кубок упал на пол и разбился, Шлыков схватил Кристину на руки.
— Пусти, я не хочу! — Она молотила его кулаками. Шлыков бросил ее на кровать. Сам упал сверху, Кристина обняла его за шею и поцеловала. В этот момент зазвонил телефон в комнате пенсионера.
Нечипоренко постучал в стену.
Шлыков замер.
Сосед постучал еще раз.
— Сейчас, — крикнул Иван.
Аппарат стоял в коридоре на стуле, черный шнур уходил через щель в комнату пенсионера.
— Да, — сказал Шлыков.
— Мне бы Лешу Селиверстова, если можно, — услышал он голос Петюнчика.
— Он здесь больше не живет, — отрезал Шлыков и поло жил трубку.
И тут же снова раздался звонок. Шлыков схватил трубку,
— Я же сказал…
— Из вытрезвителя беспокоят, — проговорила трубка. Шлыков Иван Петрович?
— Да.
— Можете приезжать за своим братом.
— За каким братом?
— Ну, брат-то, наверное, один у вас. Вот люди пошли, — вздохнула трубка. — Сейчас заберете или пусть переночует?
— Пусть ночует, — велел Шлыков и вернулся в комнату.
А утро было чудесное, просто удивительное утро.
Из вытрезвителя Шлыков и Леша вышли вместе.
— Ну и влип я на этот раз, — весело рассказывал Леша, забегая вперед и заглядывая Шлыкову в глаза. — Думал, уже конец… Представляешь, очухался, сидит передо мной пожилой сержант. А глаза у него! Шлыков, описать эти глаза невозможно. В них тайна и боль среднерусской возвышенности. Или низменности, не помню… И в каждом глазу по пятнадцать суток.
— Мужики, здоровье поправить не надо? — К ним подошла некая серая личность с кошелкой в руке.
— Гуляй, — шуганул его Шлыков, и личность тут же исчезла.
— Голова мокрая. — Леша погладил волосы. — Под душ сунули, гады. Какое утро, а? Шлыков…
— А ты редкое говно… Я сейчас пойду направо, а ты налево. И исчезни из моей жизни навсегда.
— Ты что, обиделся? — удивился Леша. — Я не помню, что было вчера. Это был не я.
Шлыков перешел на другую сторону улицы.
— А долг? — крикнул Леша. — Я тебе деньги должен!
Тебе дружок твой звонил, тот, с креслом… — крикнул Шлыков, уходя.
Хочешь от меня избавиться? Валяй… — Леша вдруг всхлипнул. — Ну, беги! Быстрей беги! Кому нужен псих? Видишь, я плачу. Кто плачет в моем возрасте? — Он догнал Шлыкова. — Я поплыл, видишь? Я ничего не могу… Отдай меня в психушку!
— На тебе пятачок! — Шлыков остановился и протянул ему монетку. — Сам доедешь!
— Стой! — заорал Леша. — Возьми свой вонючий пятачок! — Он запустил в Шлыкова монеткой. — И чтоб я тебя больше никогда не видел, ублюдок!
Шлыков сделал несколько шагов, оглянулся. Леша стоял посредине улицы, потом вдруг улегся прямо на асфальт. Шлыков повернулся и пошел дальше. Не выдержал, снова посмотрел. Леша лежал, раскинув руки. Первая утренняя поливальная машина, сигналя, объезжала его.
Тогда Шлыков сел на скамейку и стал ждать. К скамейке подошел кот и посмотрел на Шлыкова круглыми глазами.
Петюнчик стоял в кабине звукооператора рядом с коротко стриженным, бородатым мужиком в толстых очках.
— Виктор Борисович, ну пожалуйста, — просил Петюнчик. — Сделаем Селиверстову пробу.
— Не могу. — Тот постучал по циферблату часов. — Должны американцы прийти. Какая-то страшно важная делегация. Говорят, самого Томаса везут.
За стеклом, в полутьме студии, прохаживался, обнимая свой саксофон, Леша.
— Пять минут, — не отступал Петюнчик. — Он уже инструмент строит.
— Зачем? Ты на что-то рассчитываешь?
— Честно говоря, нет. Просто чтоб не обижать.
Змея, пережившая свой яд, — сказал Виктор Борисович.
— А помните, как он играл в семьдесят шестом в «Ударнике»? На фестивале? — спросил бородатый звукооператор. — Я думал, меня кондрашка хватит.
— Филька, ты блюзовый человек, — посмотрел на него Виктор Борисович. — Весь в сладкой ностальгии.
— А мне сказали, что он умер, — влез ассистент. — Спился и умер.
— С ума вы меня сведете! — Виктор Борисович щелкнул тумблером. — Леша, ты готов? У тебя пять минут!
Леша вдруг нагнулся и снял ботинки.
— Начинаются приколы, — вздохнул Петюнчик.
Леша расставил ноги и стал раскачиваться как в лодке.
Потом поднес саксофон к губам и стал выделывать такие штуки, что бородатый Филька засопел и вцепился в рукав Петюнчика.
Дверь в операторскую открылась, вошла делегация.
— Виктор Борисович! — раздраженно позвал человек в сером костюме. — Я же предупреждал, чтобы никого не было. С вами хочет побеседовать мистер Симпсон, президент фирмы «Коламбия». — Он улыбнулся американцам. — Наш советский джаз. Так сказать, рабочий момент…
Леша играл. Переводчица затараторила по-английски. Седой толстый негр прижал палец к губам: тс-с…
Все стояли и молча слушали. Потом негр шепотом сказал что-то переводчице.
— Он хотел бы пройти в студию, — тоже шепотом перевела она.
— Ради бога. Прошу вас, — расцвел человек в сером.
Негр вошел в студию уже с инструментом в руках, остановился на пороге, и его саксофон что-то коротко прохрипел Леше, будто поздоровался. Леша ответил. Тогда негр подошел ближе, и его саксофон произнес целую речь.
Мистер Симпсон закричал что-то переводчице, схватился за голову.
— Он говорит, что с русскими нельзя работать, — перевела та. — Это исторический момент! И никто не пишет и не снимает!
— Мотор! — Виктор Борисович, отталкивая оператора, кинулся к пульту.
За стеклом раскачивались, разговаривая о чем-то им одним понятном, маленький Леша и толстый седой негр.
Шлыков вернулся со смены поздно. Снял куртку, ботинки. Из кухни доносился голос Нечипоренко:
— Простые американцы, и белые и, так сказать, черные, всегда были друзьями нашей страны. И пусть над нами всегда сияет мирное, так сказать, небо. За разоружение, чтобы не было войны!
Шлыков заглянул в кухню. Нечипоренко с рюмкой в руке произносил тост. Рядом стояла переводчица и переводила на английский. За столом сидели, крепко обнявшись, Леша и старый негр. Оба крепко поддатые. Еще был один в сером костюме с испуганным лицом.
— На память о нашей встрече, — продолжал Нечипоренко, — я хотел бы сделать моим гостям маленький подарок. — Пенсионер взял с подоконника раскрашенные свистульки и протянул негру. Тот взял, дунул и улыбнулся во весь рот.
— Во, дед, молодец, семьдесят лет грудью на амбразуре, — заговорил Шлыков. — По какому случаю гуляем?
— Знакомься. — Леша похлопал негра по спине. — Это Томас, самый великий саксофонист в мире. Мы сегодня с ним играли.
— Тоже с богом разговаривает? — поинтересовался Шлыков.
— Ему не нужно. Он — сам бог.
