— Мы ждем кофе! — прокричал он внутрь и повернулся к Шлыкову. — Душит он нас, вот так душит! — Человечек бешено сжал свое горло, показал, как его душит Леша, и глянул на Шлыкова грустными глазами. — И не уговаривайте меня… — Он круто развернулся и помчался обратно. — В последний раз пошли ему навстречу, заказали прекрасную афишу! Боярский нам концертов не срывал! Розенбаум! Все, я не говорю вам до свиданья! — Он заскочил в кабинет и захлопнул дверь перед носом у Шлыкова.
Через мгновение дверь распахнулась: на пороге кабинета стоял тот же человечек с развернутой Лешиной афишей в руках.
— Вот! Передайте ему на память! — Он сунул афишу Шлыкову в руки и исчез.
И сразу же за спиной Шлыкова возникла пожилая дама.
— Какая выдающаяся свинья! — шепотом сказала она и посмотрела на дверь. — Вы из Дома культуры? Я — чтица… «Сожженная тетрадь доктора Живаго…»
Шлыков молча отстранил ее и пошел по коридору.
— Стойте! — прогремело позади. Человечек догнал Шлыкова. — Я не говорю вам до свиданья, — и с неукротимой энергией заглянул Шлыкову в глаза.
— А что вы говорите? — растерянно спросил Шлыков.
— Я говорю вам «прощайте!» — Он вырвал из рук Шлыкова афишу, разодрал пополам и снова сунул обрывки Шлыкову в руки.
Мгновение Шлыков стоял, глядя на разорванное Лешино лицо.
— В Кимры на выезд! — По коридору бежала женщина и звонила в колокольчик. — В Кимры — по автобусам!
Из дверей стали высыпать артисты и толпой устремились за женщиной с колокольчиком. Трусцой пробежали четыре длинноволосых рок-музыканта, толкая перед собой черные гробы с аппаратурой, застучал красными сапогами ансамбль народного танца, размахивая, как хоругвями, вышитыми платьями на распялках. Неторопливо прошел иллюзионист в черном цилиндре, окруженный выводком лилипутов. В спину Шлыкова что-то больно уперлось — это был огромный футляр с арфой.
— Ну, шевелитесь! — злобно зашипела Шлыкову в лицо молодая арфистка в васильковом бархатном платье. — Помогите даме!..
Сзади напирали, толпа подхватила Шлыкова, притиснула к арфе и вынесла на улицу к автобусам.
Шлыков вошел в крохотный, похожий на бонбоньеру лифт и захлопнул узорчатую дверь. Лифт медленно поплыл вверх. На пороге квартиры, придерживая тонкой рукой старую крашеную дверь, зябко куталась в шаль красивая женщина с усталыми большими глазами.
— Значит, вы его друг? Очень хорошо… — коротко рассмеялась она, и Шлыков ощутил незнакомый ему резкий запах. — Вот, значит, какие у него теперь друзья… Передайте ему, что я в восторге.
— Где это я ему передам? — спросил Шлыков, принюхиваясь.
— Как же вы, такой близкий друг, и не знаете, что он здесь больше не живет? Да, да. Я его выгнала, взяла и выгнала! Что вы все время нюхаете? Это корвалол. И не надо на меня так смотреть, все знаю — талант, гений, с Богом разговаривает… А я выгнала! Потому что не хочу попасть в психушку. Уже не хочу. У меня ребенок и мама больна…
Голос ее слегка подрагивал. Подобных женщин Шлыков так близко еще никогда не видел. Она потянула на себя дверь, но вдруг лицо ее исказилось.
— Убери ногу! — крикнула она по-базарному.
Шлыков шагнул назад, и дверь захлопнулась. Он потоптался немного и пошел вниз, спустился по трем закругленным маршам, поглядывая на арочные окна, в которых, неведомо как, еще сохранились ярко-желтые стекла.
— Эй, как вас там? Друг! — послышалось сверху. — Спросите у Грачика: Красина, четыре, в подвале.
— Спасибо, — крикнул Шлыков в ответ.
У Грачика была борода, лысина, и весил он килограммов сто двадцать, не меньше. Еще он все время смеялся.
— Жил, жил! Ты заходи, чаю хочешь? У меня халва замечательная, из Баку прислали…
В мастерской был настоящий погром — в углу свалена куча холстов, тюбики с краской валялись на самодельном столе вперемежку с грязными стаканами и корками хлеба, а на мольберте висели необъятных размеров штаны.
Хозяин включил штепсель в розетку и снова засмеялся:
— Чайник какой-то дурной: я его все в радио включаю, а он никак не заговорит…
— Так где Селиверстов-то? — спросил Шлыков.
— Лешка? Лешка — божий человек… — Хозяин захохотав так, что даже сел. — Жил он тут неделю — до сих пор отхожу, здоровье уже не то… Так что я его попросил, по дружбе. Саксофон где-то пропил. Он сейчас у Симкина, только ты поторопись.
Шлыков сел в машину, стоявшую точно в том же месте, где она стояла неделю назад. Порылся в бардачке, вытащил аккуратно завернутую в газету заветную воблу. Постучал рыбой по рулю, оторвал спинку. Потом отложил воблу, повернул ключ зажигания и завел движок.
Шлыковский пикап свернул с Трубниковского в высокую грязно-желтую арку и, едва не задев фургона, в который грузили ящики с вином, въехал во двор. Вдоль одной стены
здесь стояли огромные, почти черные бочки; три женщины
в резиновых сапогах и таких же передниках мыли из шлангов
пустые винные бутылки, расставленные рядами по двору. Бутылки шевелились и позванивали. Вода под штабелями ящиков стекала в центр двора, в большую лужу, в которой отражалось небо.
Музыкант сидел на чемодане, обхватив руками голову, и смотрел на воду. Он даже не пошевелился, когда Шлыков подошел.
— Ты, как всегда, не вовремя. Я еще не разбогател…
Шлыков молча открыл багажник, вытащил саксофон и прислонил к чемодану.
— Ты что, плохо слышишь? Денег нет. Можешь еще раз врезать…
— Придурок! Охота из-за тебя в тюрьму садиться…
Шлыков вернулся в машину, хлопнул дверцей, включил зажигание и обернулся, прицеливаясь к выезду из двора.
— Подожди!.. — услышал он крик.
Музыкант подбежал к машине.
— Купи свитер, а? — часто заговорил Леша. — Новый совсем, раз надел…
Шлыков нажал педаль газа и отвернулся.
— Тогда дай десятку, а? Все равно отдавать… — Леша смотрел на Шлыкова безумными круглыми глазами. — Ну дай, Шлыков, хоть пятерку, а?
Шлыков снял ногу с педали.
— Не мельтеши, — сказал он грубо. — Садись…
Музыкант обошел машину.
— Саксофон! — заорал ему Шлыков из кабины и добавил: — Дерьмо.
Вещи музыканта горой лежали на кровати. Шлыков отложил два свитера.
— Две бутылки водки, — сказал он.
— Ну, ты даешь, — вздохнул стоявший у него за спиной Леша.
— Тут пятно, — пояснил Шлыков. — Шарф — десятка.
— Ладно, грабь, черт с тобой.
— Еще чего есть?
— Кепка вареная… — Музыкант порылся в чемодане. — Была, я точно помню… Вот она… — Он перебросил кепку Ивану.
Тог повертел ее в руках, встал, подошел к шкафу, посмотрел в зеркало на себя в кепке.
— Семь рублей…
— За тридцатку брал! Клянусь. Из Америки привезли, там фирма есть, посмотри…
— Хорошо, червонец, — согласился Шлыков, найдя ярлык. — Итого семьдесят.
— В расчете?
— В расчете. — Шлыков собрал отобранные вещи и перенес их на тумбу.
— Раскладушку поставишь?
— Как договаривались. — Шлыков полез на антресоль за раскладушкой.
