— Из-за нее рождаемость падает. — Леша подхватил свой край. — Вероятность встретиться на этой равнине практиче­ски равна нулю.

Шлыков молчал и пёр вверх как трактор,

Все, больше не могу, руки отваливаются, — задыхаясь, сказал музыкант на четвертом этаже.

—   А ты поплачь. Может, свои выкупят.

—   Что? — не понял Леша.

—  А то знаешь, может, валютой из-за кордона пришлют? Я возьму.

—   Скотина!.. — крикнул снизу музыкант.

Но Шлыков снова замолчал. Цепляясь за перила, тахта медленно ползла вверх.

Хозяин ждал их возле двери. Они занесли тахту в квартиру.

— Деньги мне, — сказал Шлыков, вынимая из рук хозяи­на Лешину десятку.

В камере хранения вокзала розовощекая грудастая деваха и Леша вытаскивали из ячеек чемоданы, пакеты, авоськи. Тут же толклась старуха в плюшевке с грудным ребенком на руках.

Ступенька, еще ступенька. Чемоданы били Лешу по но­гам, на груди и спине колыхались тяжеленные авоськи. Лест­ница в подземном переходе была бесконечной, а толпа плот­ной, хоть режь ножом. В спину ему тяжело дышала старуха, орал ребенок на руках ее толстомордой дочери.

—  Шибче, мамо, шибче! Не отставайте! — покрикивала деваха.

Как будто он мог убежать с ее многотонными чемоданами! Еще ступенька, еще… Они уже на поверхности.

Шлыков ждал его у выхода. Они обогнули огромную вокзальную очередь на такси, шлыковская машина стояла в сто­роне с включенным счетчиком. Пока Шлыков засовывая чемоданы в багажник, Леша дышал, присев на кромку тротуара. Старуха по локоть засунула руку в темное царство своего исподнего и вытащила пятерку.

—  Деньги мне, — сказал Шлыков и достал из кармана бу­мажник.

Вокзальная толпа вилась вокруг сидящего Леши. Ноги, ноги, ноги, узлы, тележки, чемоданы; проволокли за руку ре­бенка, и мелькнули на мгновение ярко-желтые новенькие по­дошвы его сандалий. Блеснули в глаза спицы инвалидной те­лежки; какой-то старик с лицом мумии, почти выпадая из кресла, вдруг взглянул прямо в глаза Леше.

Шли, стояли, бежали, жевали пирожки и лизали мороже­ное, целовались и блаженствовали, подставив лицо солнцу сотни людей.

Девчонка-дворничиха в джинсах обкусанной метлой на короткой палке гнала вдоль поребрика кучу мусора. Из бу­мажного сора все время выскакивал вперед недоеденный пи­рожок.

Леша встал и ушел.

Шлыковский таксопарк располагался в устоях моста в центре Москвы. Этим утром его «волга» стояла на площад­ке под мостом, и Леша мыл машину.

—   Нет, так я тебе трудодень не защитаю! — Шлыков подо­шел к нему, вырвал тряпку и показал, как надо. — Тут на им­провизации не проедешь. Тут с душой надо! Коврики выни­май и аккуратненько, с порошком…

—  Дуров! Тебе животных в нашем цирке дрессировать!

— Не нравится? — оскалился Шлыков. — А так, между прочим, вся Россия вкалывает. Кто из нее животное сделал, интересно узнать?

— Я, что ли?

— Такие как ты… расползлись, как клопы, а раньше вот

тут все сидели. — Он поднес к Леш иному носу кулак. — И пикнуть боялись! Хозяин был…

— И ты сидел бы…

— Хрена… — не согласился Шлыков.

— Два двадцать, — сказал Леша и полез в машину за ков­риками.

— Чего?

— Потолок у тебя — два двадцать, — выпрямился музыкант и постучал себя по голове, как по пустому кувшину. — Домов таких понастроили и людей специальных вывели, что­бы в этих домах жить… — Леша снова постучал себя по голове. Звук этот почему-то сильно обидел Шлыкова.

—  Ты вот что. — Он подошел к Леше. — Ты меня жить не учи, понял?! Мой давай…

Выезжали из парка машины, возвращались с вечерней смены другие. На площадке — утреннее толковище.

— Зачем я тебе? — спросил Леша. — Отдай паспорт, я за три концерта долг верну.

—  В дудку легче дудеть? Ты погорбаться, как простой рус­ский мужик горбатится, может, человеком станешь, — был ответ Шлыкова.

—  Куркулю! — подошел слесарь Витек с товарищем, по­жал шлыковскую клешню. — Глянь, Шлыков слугу себе за­вел… Слуге народа! — крикнул он Леше. — Ваня, тормозной берешь? Для тебя держу…

—    Троячка, — сказал, глядя в пространство, Шлыков.

—  Видал? — обратился Витек к другу. Тот только головой помотал. — Пятера, — сказал Витек.

—    Зайду, — сказал Иван. — Поговорим.

Подъехал со смены Толстый Коля, вылез покурить со Шлыковым, посопел, наблюдая, как музыкант драит коврики.

—  На мойку опять час минимум в очереди стоять. Может, он и мне ополоснет?

—  Трешка, — сказал Шлыков, — деньги мне.

Леша сидел в ванной, а его жена Нина мыла его большой розовой губкой.

—  Осторожно, — поморщился Леша, — тахта.

—  Тахта, — тихо засмеялась Нина, — тахта — это что-то новое… Давай правую.

Он покорно протянул правую руку.

—  А еще что ты делаешь? — Нина мыла его, как ребен­ка, — руки, плечи, шею.

—  Я изучаю камеру хранения.

—  Браво. Повернись спиной. Теперь я понимаю, почему у тебя такое выражение лица.

—  Какое?

—  Лицо победителя. Все. Остальное помоешь себе сам.

Она сполоснула руки в воде.

Заходящее солнце бесстыдно ворвалось в комнату. Они валялись в постели, вернее, полулежал в подушках Леша, а Нина сидела напротив, поджав под себя ноги, и курила.

—  Вчера звонил Симкин. Он возьмет тебя в последний раз. Без паспорта. Тюмень, Уренгой… золотые места…

—  Мы живем в стране победившего Уренгоя, — не откры­вая глаз, проговорил Леша. — Послушай. Вчера я нес два тя­желенных чемодана. Я поднимался по лестнице. И вдруг уви­дел всех нас. Помнишь мой старый подвал?

—  Еще бы… — ответила Нина и погасила сигарету.

—  Ты была, и Грачик, и Симкин, и Адик, который сейчас в Калифорнии… Потом пришел твой хахаль и принес арбуз. Помнишь? Грачик делал свой знаменитый омлет с помидора­ми. В электроплитке перегорела одна спираль. Старая «По­беда» на руке у твоего мужика, я видел, как прыгает секунд-

ная стрелка… Я был там реальнее, чем сейчас здесь. Я видел пятно кофе на твоей синей майке… Я играл вам «Сансет» Чарли Паркера. И я играл хорошо, ноту за нотой. И доиграл до конца, когда поднялся по лестнице наверх. Сколько време­ни я должен был так играть, скажи мне?

Пятнадцать минут. И что?

А то! — Леша сел и сказал, глядя ей прямо в глаза. — А то, что я снова поднялся по той лестнице, там тридцать две ступеньки, и я шел только три минуты…

—  Скажи реборбора, быстро…

—  Реборбора, — закричал Леша. — Я трахнул время!.. Ни­на! Если б я мог жить, как в эти моменты, или как в музыке, когда время другое, совсем другое… Если бы ты, мы — могли так жить…

—  Не пугай меня, Леша…

Где-то зазвонил телефон.

—  Это Симкин. — Нина вскочила, подхватила с пола ха­латик. — Я поговорю сначала сама… Поставь кофе, — крик­нула она на бегу.

Леша встал и начал быстро одеваться. Застегивая на ходу рубашку, он подошел к трюмо и выдвинул ящичек, где они всегда хранили деньги. Кучка красненьких лежала на дне. Леша взял две.

Едва слышно хлопнула дверь, и остался лишь тихий го­лос Нины, ее неразличимые слова, смех и солнце в комнате.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

*

Тоже интересно
Читать

Свой среди чужих, чужой среди своих. Сценарий

Волшанский губком заседал в гулком, громадном зале старинного особняка. Низко висевшие над столом керосиновые лампы с трудом боролись с темнотой.У секретаря губкома Василия Антоновича Сарычева — усталое и бледное, с припухлыми от бессонницы веками лицо нездорового человека.