— Из-за нее рождаемость падает. — Леша подхватил свой край. — Вероятность встретиться на этой равнине практически равна нулю.
Шлыков молчал и пёр вверх как трактор,
Все, больше не могу, руки отваливаются, — задыхаясь, сказал музыкант на четвертом этаже.
— А ты поплачь. Может, свои выкупят.
— Что? — не понял Леша.
— А то знаешь, может, валютой из-за кордона пришлют? Я возьму.
— Скотина!.. — крикнул снизу музыкант.
Но Шлыков снова замолчал. Цепляясь за перила, тахта медленно ползла вверх.
Хозяин ждал их возле двери. Они занесли тахту в квартиру.
— Деньги мне, — сказал Шлыков, вынимая из рук хозяина Лешину десятку.
В камере хранения вокзала розовощекая грудастая деваха и Леша вытаскивали из ячеек чемоданы, пакеты, авоськи. Тут же толклась старуха в плюшевке с грудным ребенком на руках.
Ступенька, еще ступенька. Чемоданы били Лешу по ногам, на груди и спине колыхались тяжеленные авоськи. Лестница в подземном переходе была бесконечной, а толпа плотной, хоть режь ножом. В спину ему тяжело дышала старуха, орал ребенок на руках ее толстомордой дочери.
— Шибче, мамо, шибче! Не отставайте! — покрикивала деваха.
Как будто он мог убежать с ее многотонными чемоданами! Еще ступенька, еще… Они уже на поверхности.
Шлыков ждал его у выхода. Они обогнули огромную вокзальную очередь на такси, шлыковская машина стояла в стороне с включенным счетчиком. Пока Шлыков засовывая чемоданы в багажник, Леша дышал, присев на кромку тротуара. Старуха по локоть засунула руку в темное царство своего исподнего и вытащила пятерку.
— Деньги мне, — сказал Шлыков и достал из кармана бумажник.
Вокзальная толпа вилась вокруг сидящего Леши. Ноги, ноги, ноги, узлы, тележки, чемоданы; проволокли за руку ребенка, и мелькнули на мгновение ярко-желтые новенькие подошвы его сандалий. Блеснули в глаза спицы инвалидной тележки; какой-то старик с лицом мумии, почти выпадая из кресла, вдруг взглянул прямо в глаза Леше.
Шли, стояли, бежали, жевали пирожки и лизали мороженое, целовались и блаженствовали, подставив лицо солнцу сотни людей.
Девчонка-дворничиха в джинсах обкусанной метлой на короткой палке гнала вдоль поребрика кучу мусора. Из бумажного сора все время выскакивал вперед недоеденный пирожок.
Леша встал и ушел.
Шлыковский таксопарк располагался в устоях моста в центре Москвы. Этим утром его «волга» стояла на площадке под мостом, и Леша мыл машину.
— Нет, так я тебе трудодень не защитаю! — Шлыков подошел к нему, вырвал тряпку и показал, как надо. — Тут на импровизации не проедешь. Тут с душой надо! Коврики вынимай и аккуратненько, с порошком…
— Дуров! Тебе животных в нашем цирке дрессировать!
— Не нравится? — оскалился Шлыков. — А так, между прочим, вся Россия вкалывает. Кто из нее животное сделал, интересно узнать?
— Я, что ли?
— Такие как ты… расползлись, как клопы, а раньше вот
тут все сидели. — Он поднес к Леш иному носу кулак. — И пикнуть боялись! Хозяин был…
— И ты сидел бы…
— Хрена… — не согласился Шлыков.
— Два двадцать, — сказал Леша и полез в машину за ковриками.
— Чего?
— Потолок у тебя — два двадцать, — выпрямился музыкант и постучал себя по голове, как по пустому кувшину. — Домов таких понастроили и людей специальных вывели, чтобы в этих домах жить… — Леша снова постучал себя по голове. Звук этот почему-то сильно обидел Шлыкова.
— Ты вот что. — Он подошел к Леше. — Ты меня жить не учи, понял?! Мой давай…
Выезжали из парка машины, возвращались с вечерней смены другие. На площадке — утреннее толковище.
— Зачем я тебе? — спросил Леша. — Отдай паспорт, я за три концерта долг верну.
— В дудку легче дудеть? Ты погорбаться, как простой русский мужик горбатится, может, человеком станешь, — был ответ Шлыкова.
— Куркулю! — подошел слесарь Витек с товарищем, пожал шлыковскую клешню. — Глянь, Шлыков слугу себе завел… Слуге народа! — крикнул он Леше. — Ваня, тормозной берешь? Для тебя держу…
— Троячка, — сказал, глядя в пространство, Шлыков.
— Видал? — обратился Витек к другу. Тот только головой помотал. — Пятера, — сказал Витек.
— Зайду, — сказал Иван. — Поговорим.
Подъехал со смены Толстый Коля, вылез покурить со Шлыковым, посопел, наблюдая, как музыкант драит коврики.
— На мойку опять час минимум в очереди стоять. Может, он и мне ополоснет?
— Трешка, — сказал Шлыков, — деньги мне.
Леша сидел в ванной, а его жена Нина мыла его большой розовой губкой.
— Осторожно, — поморщился Леша, — тахта.
— Тахта, — тихо засмеялась Нина, — тахта — это что-то новое… Давай правую.
Он покорно протянул правую руку.
— А еще что ты делаешь? — Нина мыла его, как ребенка, — руки, плечи, шею.
— Я изучаю камеру хранения.
— Браво. Повернись спиной. Теперь я понимаю, почему у тебя такое выражение лица.
— Какое?
— Лицо победителя. Все. Остальное помоешь себе сам.
Она сполоснула руки в воде.
Заходящее солнце бесстыдно ворвалось в комнату. Они валялись в постели, вернее, полулежал в подушках Леша, а Нина сидела напротив, поджав под себя ноги, и курила.
— Вчера звонил Симкин. Он возьмет тебя в последний раз. Без паспорта. Тюмень, Уренгой… золотые места…
— Мы живем в стране победившего Уренгоя, — не открывая глаз, проговорил Леша. — Послушай. Вчера я нес два тяжеленных чемодана. Я поднимался по лестнице. И вдруг увидел всех нас. Помнишь мой старый подвал?
— Еще бы… — ответила Нина и погасила сигарету.
— Ты была, и Грачик, и Симкин, и Адик, который сейчас в Калифорнии… Потом пришел твой хахаль и принес арбуз. Помнишь? Грачик делал свой знаменитый омлет с помидорами. В электроплитке перегорела одна спираль. Старая «Победа» на руке у твоего мужика, я видел, как прыгает секунд-
ная стрелка… Я был там реальнее, чем сейчас здесь. Я видел пятно кофе на твоей синей майке… Я играл вам «Сансет» Чарли Паркера. И я играл хорошо, ноту за нотой. И доиграл до конца, когда поднялся по лестнице наверх. Сколько времени я должен был так играть, скажи мне?
Пятнадцать минут. И что?
А то! — Леша сел и сказал, глядя ей прямо в глаза. — А то, что я снова поднялся по той лестнице, там тридцать две ступеньки, и я шел только три минуты…
— Скажи реборбора, быстро…
— Реборбора, — закричал Леша. — Я трахнул время!.. Нина! Если б я мог жить, как в эти моменты, или как в музыке, когда время другое, совсем другое… Если бы ты, мы — могли так жить…
— Не пугай меня, Леша…
Где-то зазвонил телефон.
— Это Симкин. — Нина вскочила, подхватила с пола халатик. — Я поговорю сначала сама… Поставь кофе, — крикнула она на бегу.
Леша встал и начал быстро одеваться. Застегивая на ходу рубашку, он подошел к трюмо и выдвинул ящичек, где они всегда хранили деньги. Кучка красненьких лежала на дне. Леша взял две.
Едва слышно хлопнула дверь, и остался лишь тихий голос Нины, ее неразличимые слова, смех и солнце в комнате.
