Казах по-прежнему молчал и напряженно слушал Егора, то и дело беспокойно, быстро взглядывая на него. И смуглое лицо Кадыркула выражало смятение.
Егор обулся, посмотрел на казаха.
— Ты вот бедняк, а своих же братьев бедняков грабишь, — устало сказал Шилов. — Ты бая своего ругаешь, а сейчас сидит человек, у которого ты последние сапоги отнял. Сидит и думает про тебя: «Что ж он наделал, подлец… Я полгода голодный ходил, чтоб сапоги купить. А он взял и отнял». Стыдно, брат! — заключил Шилов.
Казах некоторое время с удивлением молча смотрел на Егора, потом отвернулся и глухо сказал:
— Хочешь, я тебе свой конь отдам?
День уже клонился к вечеру, хотя солнце еще припекало. Шилов сидел, привалившись спиной к подводе, дремал, голова его склонилась к плечу: сказывалось напряжение последних дней, и теперь, после жаркого дня, его разморило.
Где-то рядом раздались легкие шаги, потом хруст сучьев, и из-за кустов быстро выскользнул Кадыркул. Он присел на корточки рядом с Шиловым, улыбнулся.
— Едут, — тихо сказал он.
Шилов тряхнул головой, прогоняя остатки сна, спросил:
— Далеко?
— Во-о-он там… — Кадыркул показал на дорогу, ведущую в лес, и улыбнулся. — Ты спать хочешь. Спи. Еще время есть.
Егор потянулся, хрустнул суставами.
— Нет, брат, — сказал он. — В этом общежитии можно и не проснуться… Пошли. — Он встал.
К татарскому шатру, в котором жил есаул, скакало пять всадников. Впереди — ротмистр Лемке. Шилов и Кадыркул следили за ними из-за кустов. Лемке круто осадил лошадь, соскочил на землю, бросил повод одному из бандитов и скрылся за пологом.
— Готовь лошадей, — негромко приказал Шилов. — Сегодня уходим…
Кадыркул кивнул.
— Как думаешь, Лемке в седле хорошо сидит? — спросил Шилов, немного помолчав.
— Лучше Кадыркула на конь никто не сидит. — Казах довольно улыбнулся.
— Я не к тому, — заметил Шилов. — Он без повода в седле усидит?
Кадыркул подумал секунду и опять кивнул.
— Иди, — сказал Шилов. — И будь готов.
Казах исчез в кустах.
Лемке тем временем докладывал есаулу:
— Отсюда верст двадцать пять — деревня Рассохи. Близко подойти было трудно, и потому точно сказать не могу, но, пожалуй, отряд мощный. Примерно сабель триста. Есть тачанки.
— Так, так… — отозвался Брылов. Он сидел на ковре, сложив по-мусульмански ноги, и потягивал из пиалы чай. Поодаль, подложив шапку под голову, дремал казачок Гринька.
— Так, так, — повторил есаул и как-то странно, со скукой, посмотрел на ротмистра. — Триста сабель… И что вы предлагаете? — Он прищурился.
Лемке уловил эту скуку и равнодушие во взгляде и в голосе Брылова, нахмурился: есаул вел себя как старый генерал, принимающий экзамен у желторотого офицерика.
— Я ничего не предлагаю, господин есаул, — сухо ответил Лемке. — Я жду распоряжений.
— Каких? — Брылов удивленно поднял брови.
— Не знаю, господин есаул. Я только думаю, что нам нужно уходить. Если красные ударят с флангов, они прижмут нас к реке и уничтожат. Боевой дух вашего отряда оставляет желать много лучшего. Это может быть конец!
— Так, так. — Брылов помолчал немного, подумал, потом сказал медленно: — Верно, конец. — И вдруг засмеялся, весело посмотрел на ротмистра и повторил по слогам: — Ко-нец.
Лемке напряженно глядел на есаула, молчал.
— Что вы на меня так смотрите? — спросил его Брылов.
— Я не понимаю вашего веселья, господин есаул, — сказал Лемке. — Вы хотите, чтобы отряд уничтожили?
Брылов встал, подошел к тускло поблескивающему сталью хорошо смазанному пулемету «льюис», ласково провел по стволу пальцами, растер масло. Постоял так, задумавшись. Потом повернулся к Лемке и серьезно сказал:
— Я хочу клубники, господин ротмистр. — По губам его снова скользнула улыбка. — Со сливками.
Карандаш медленно полз по затрепанной карте, и слышался неторопливый голос Кунгурова:
— С одной стороны река. Брод узкий. Если прижать банду к реке, а переправу накрыть пулеметами, дело можно считать сделанным. Мигунько атакует справа, отряд Харламова — слева. Лагерь банды не укреплен и фактически со всех сторон открыт.
Командиры тесно сгрудились вокруг стола, молча слушали Кунгурова.
— Не дай бог, разбегутся, — подал голос Никодимов и погладил свои седые усы.
— Не исключено, — ответил Кунгуров. — Они могут уклониться от боя и попытаться уйти.
— Нельзя! — Никодимов покачал головой. — Я в этом деле не понимаю, но ты, дорогой товарищ Кунгуров, командуй так, чтобы ни один не ушел.
— Гарантий дать не могу, — с заметной ноткой раздражения ответил Кунгуров. — Если пятнадцать — двадцать человек сумеют ускользнуть, ничего страшного не произойдет… Главное — захватить есаула и его подручных.
— А золото? — вскинулся Никодимов. — Они же с золотом удрать могут, мил человек! До границы меньше сотни верст. Ищи тогда ветра в поле!
— Потому и решили атаковать на рассвете, чтобы захватить врасплох, — ответил Кунгуров. — Выступаем ночью. Атакуем банду в пять утра. Сигнал — ракета. Пока все! — Кунгуров бросил карандаш на стол.
Командиры, отодвигая стулья, поднимались из-за стола.
— Товарищи, товарищи! — торопливо проговорил Никодимов. — Про золото не забывайте! Если золото упустим, по головке нас за это не погладят!
— Будет золото, товарищ Никодимов, успокойтесь! — весело отозвался один из командиров.
Глубокой ночью они покинули лагерь есаула. Шли тихо, навьюченных лошадей вели в поводу. Первый — Шилов, за ним — Кадыркул. К седлу Кадыркула была приторочена еще одна лошадь. На ней поперек седла с кляпом во рту лежал связанный Лемке. Кадыркул изредка трогал ссадину на скуле, тихо бормотал ругательства и плеткой замахивался на Лемке:
— У-у, шайтан!
Лемке душила ярость: так опростоволоситься! Теперь все пропало! Они привезут его в Рассохи, где стоит отряд красных, а там разговор будет с ним короткий. Одного Лемке не мог понять, как Шилов решился бросить банду и уйти без золота? Неужели он, ротмистр каппелевской дивизии, стоит больше пятисот тысяч? Ну, расстреляют они еще одного ротмистра, участвовавшего в гражданской. А деньги? Лемке знал, для чего их собирали по всей губернии. Он приподнял голову, насколько это позволяло его положение, посмотрел на гроздья крупных летних звезд. Черт возьми, как глупо он попался! Ведь, несмотря ни на что, ему казалось, что впереди еще долгая и, быть может, счастливая жизнь. Человек не может думать иначе…
Шелестел кустарник, под копытами лошадей с хрустом подламывался прошлогодний валежник. И ночь была полна ощущения неувядаемой дикой и свободной жизни. Засвистала какая-то птица, ей отозвалась другая протяжным курлыканьем. Кругом жизнь, а его, Лемке, через каких-нибудь два-три часа в этой жизни не будет.
Шилов поднял руку, и Кадыркул придержал коней.
— Здесь будем тебя ждать, — вполголоса сказал Шилов.
Кадыркул кивнул, соглашаясь, сказал:
— Здесь хорошо. Здесь можно.
Они привязали лошадей. Сняли с седла Лемке, посадили его у подножия кедра. По лицу ротмистра можно было заключить, что столкновение с Кадыркулом и для него не прошло даром. Под глазом набух здоровенный синяк, из нижней губы сочилась кровь.