Анатолий Гребнев. “Записки последнего сценариста”

Суд над Будницким состоялся несколькими месяцами позже. Его приговорили к тринадцати годам. Я прочел об этом в газетах. Из газет же вскоре узнал о его смерти. В “Литературке” появилась грозная статья: Будницкий умер в лагере, в Сибири, а похоронен в Ростове, на престижном кладбище, чуть ли не на “аллее героев”. Корреспондент негодует по этому поводу. Не побоялись привезти и похоронить на виду у всего города. И за гробом, как пишет он, шли толпы с цветами.

Как к этому всему относиться?

Я ловил себя на безотчетном сочувствии к тем, кого по идее должен был презирать и ненавидеть, как личных врагов. И, надо сказать, не находил понимания ни в ком из моих друзей и знакомых, кому об этом рассказывал. Когда я приводил в рассказах реплику Будницкого на процессе, что вот, мол, с тех пор, как меня посадили, в Ростове продукты по талонам, при мне такого не было, и вспоминал оживленную реакцию судебного зала,- на меня смотрели с укоризной. Да это же враги, напоминали мне. Они живут за счет таких, как ты. Такие, как ты, мечутся по магазинам в поисках молока и мяса, шмутки покупают из-под полы, даже книги – у спекулянтов. А этим все доступно, они хозяева жизни, они и смотрят на нас с тобой снисходительно, как на фраеров! Стыдно быть бедным – не они ли это внушили нашим детям!

Вот эти – за барьером, с затравленными взглядами. Им дай волю!

Но с другой стороны… С другой стороны – все тот же классический русский вопрос: а судьи кто?

Замкнутый круг!

Какие-то темные личности подкладывают в бункер гнилые лимоны, это их промысел, иначе им не жить. Деньги, если они не разлетелись по воздуху, как в кино, оседают в карманах их собственных и других. Какой-нибудь трудяга Кравцов получает от них определенную дань, а как же иначе, он не может не брать, потому что должен дать – Малиновскому ли, Будницкому, кому-то там еще, а те по цепочке – московским большим начальникам. Те должны строить себе дачи, женить детей, а еще, наверное, отваливать куш другим большим начальникам, которых мы не знаем. Без этого Будницкому не привезти в Ростов масла и колбасы, а этого от него требуют – он должен привезти, а стало быть, должен дать.

Но вот в этой фабуле появляются новые персонажи. Следователь. Он молод и честолюбив, у него жена и ребенок, обещают квартиру, и вот, кажется, счастливый случай. Отдай мне, Кравцов, эти два эпизода, а то ведь, смотри, повешу на тебя такое, что семью годами не отделаешься. Да семь ты и не просидишь, скостят рано или поздно, соглашайся, Кравцов.

У судей – свой интерес. У прокурора – свой. Александр Денисович беседует с Будницким на скамеечке, а ночью хватается за сердце: как он там, бедный, пережил арест. У Александра Денисовича свои проблемы: вот ведь как стали трясти прокурорских работников, не оплошать бы, излишняя строгость не помешает. Вон в газетах сегодня: сняли со Щелокова генеральское звание, взялся за него, значит, Андропов, делай отсюда выводы.

Александру Денисовичу еще лет пять до пенсии, а председателю облсуда уже стукнуло шестьдесят – того и гляди, отправят на заслуженный отдых, держи ухо востро.

А у Толи Грачева из “Слова для зашиты” – наоборот, все впереди. Когда же, если не сейчас? Тем более такое громкое дело. А то ведь опять, сволочи, обойдут. Или, чего доброго, заподозрят. И куда же он тогда со своими шестидесятническими идеями, с Галичем и Высоцким?

Каждый – свое, то, что ему уготовано, не более того.

А что же я, грешный, в этой многофигурной композиции? Что уготовано мне?

Как там у Чехова в письме к Суворину: прокуроров и без нас достаточно. Виновен или нет Дрейфус, а Золя тысячу раз прав. Дело писателя – защищать.

Но что же тогда с моей страной, как ей жить, по какому закону, если этот, действующий, нарушается сплошь и повсеместно, а его применение только умножает зло? Может, это в таком случае уже и не закон, а преступники уже и не преступники и обвинители – не обвинители?

Тоже мне откровения. Кто-то знал это с самого начала. Завидую этим людям. А нет, впрочем, нет, не завидую – их знанию, с которым они жили и терпели. Не променяю на их мудрость наши запоздалые открытия. Этот страх, муку, удивление, когда рушатся на глазах голубые города твоих иллюзий.

Глава 18

ПРЕСЛОВУТЫЙ ПЯТЫЙ СЪЕЗД

Прошло тринадцать лет. Пятый съезд кинематографистов СССР, когда-то жгуче актуальный, превратился в невнятную легенду, предание из далеких времен, и вспоминают о нем – если вспоминают – чаще всего с обратным знаком, то есть поменявши тогдашний плюс на теперешний минус. Отсюда и пресловутый. Слышал не раз, где-то даже читал.

Считается – и это стало уже общим местом,- что пресловутый съезд и привел в состояние упадка наш кинематограф, причинив ему невосполнимые разрушения. Что ж, может, отчасти так оно и есть. Если свобода приносит разрушения, а она их несомненно приносит; если свобода недруг дисциплины, а это, увы, действительно так; если наконец свобода – это то, чем пользуются все без разбора, как хорошие, так и плохие, как умные и даровитые, так и глупые и бездарные, как честные шестидесятники, так и ушлые представители новой формации, а они-то как раз и пользуются в первую очередь,- то да, в самом деле, Пятый съезд навредил!

А ведь всего-то и случилось на этом съезде, что избран был новый состав правления, как и полагалось по уставу, но в этом правлении не оказалось многих известных людей, прежних лидеров Союза, его секретарей, общим числом 12 человек. Избрали новых. Тоже полноправных, советских, отчасти даже партийных, но – других. Только и всего, если брать факты.

Но это почему-то означало революцию.

Десять лет спустя один из двенадцати низвергнутых секретарей, известный кинорежиссер, объяснял мне ночь напролет в купе поезда, где мы оказались вместе, что Пятый съезд – дело рук западных спецслужб, ЦРУ, ни больше ни меньше. Через своих агентов влияния – Горбачева и Яковлева прежде всего – коварный Запад постарался дестабилизировать обстановку в нашей стране, внести сумятицу в умы, выбрав для этой цели съезд кинематографистов как пример остальным. И, как видите, удалось! “Ты это всерьез?” – спросил я, не веря своим ушам. Оказалось, что всерьез. Попутчик мой глядел на меня с сожалением: вроде бы неглупый малый, а не понимает таких очевидных вещей!

Да нет, он не придуривался. Будучи сам человеком весьма неглупым, он тем не менее свято верил в бредовую версию со спецслужбами, и его было не переубедить, как я ни старался.

Тут только я понял, как велика обида.