Анатолий Гребнев. “Записки последнего сценариста”

В октябре 1984-го я переступил порог старого двухэтажного особняка в центре Ростова-на-Дону, с затейливой надписью над входом – “Дворец правосудия”, и оказался в зале с телевизионными камерами, на процессе, гремевшем в то время на всю стану: это было знаменитое “ростовское дело”, суд над торговой мафией, как писали газеты.

Так совпало: я приехал в этот город с культурной миссией, по линии “бюро пропаганды”, с фильмом “Успех”. Коллеги мои, случалось, подрабатывали таким способом, подрядился на сей раз и я – и вот Дворец правосудия и “ростовское дело”, в пяти минутах от гостиницы, каждый день с десяти утра.

Судят пятерых. Всего же обвиняемых по делу более 70, как мне объяснили. Их разделили на группы. И эти пятеро еще не самые главные. Главные проходят на этот раз в качестве свидетелей, их привезут из тюрем.

Десять утра. В зал еще не впускают. Здесь только подсудимые, их обычно приводят первыми. Солдаты-конвойные по обе стороны барьера. (Клетки появятся позднее, сейчас их еще нет). Адвокаты за отдельным столом. Важные. Рассаживаются, раскрывают портфели. И я, один в “партере”. Пришлось представиться судейскому начальству, иначе было не попасть. Усадили в первом ряду, с краю, в трех шагах от столика прокурора, на виду у подсудимых. Все пятеро разглядывают меня, отвожу глаза.

Посмотрел снова. Встретились взглядом с пожилым интеллигентного вида человеком. В приличном костюме, в роговых очках, ворот рубашки расстегнут. Галстуки им в тюрьме не положены, можно повеситься. Позже я узнаю, что именно этот человек, такой основательный и по виду, и по прежней должности, пытался вскрыть себе вены вскоре после ареста.

Смотрят затравленно. Тюремная бледность на лицах. Сидят уже скоро год. Все это время шло следствие.

Открыли центральную дверь, хлынула публика. Быстрым деловым шагом из боковой двери – прокурор в форменном кителе, со звездой на петлицах. Молодой еще человек и – надо же – абсолютное сходство с артистом Толей Грачевым, прокурором в фильме “Слово для зашиты”. Усаживается за столик с непроницаемым видом, раскладывает свои бумаги, будет работать. Белобрысый парнишка, секретарь суда,- буднично, впроброс: “Прошу встать”. Судьи занимают места за длинным столом на помосте.

Те, кто в зале, и те, кто за барьером, посылают друг другу осторожные знаки, кто-то кому-то улыбается. Жены, взрослые дети. Всего какой-нибудь десяток метров – так близко и так недосягаемо далеко. Не виделись год. Ничего хорошего не светит. От семи до пятнадцати, такая статья.

Обвиняются все пятеро в даче и получении взяток, двое сверх того – в хищении государственной собственности в особо крупных размерах. Государственная собственность – это в данном случае фрукты-овощи, особо крупный размер – сумма от десяти тысяч.

Фабула простая, куда уж проще: какой-нибудь завмаг приплачивает начальнику районного торга, тот – начальнику городского и так далее, оттуда – в Москву, в министерство, чиновнику, распределяющему эти самые фонды. А затем – в обратном порядке, уже не деньги, а фонды, сверху вниз. Дело, очевидно, в этих фондах, без которых нечем было бы торговать на местах. Вот и здесь, в Ростове, колбаса, сыр, масло только по талонам; я сам в первый же вечер немало насмешил народ в магазине, когда по незнанию выбил в кассе чек и направился к прилавку за колбасой. В очереди решили, что я с луны свалился.

В массовом сознании причиною этих нехваток, их, так сказать, прямыми виновниками и были пресловутые “торгаши”. Они-то, собственно говоря, и сожрали всю колбасу, а кто же еще? Ну, может быть, доля правды здесь и была. Сожрать не сожрали, но уж очень сноровисто и изощренно паразитировали на нехватках, приспособили к ним и свою, и всю остальную жизнь.

Были сюжеты и покруче. В бункер с апельсинами, к примеру, вываливают несколько килограммов гнилых плодов, приглашают карантинную инспекцию (есть такая), те пишут акт: такой-то процент естественной убыли,- после чего весь этот процент в виде целого бункера годных плодов превращается в деньги и идет в карман вот хотя бы этому маленькому, лысому, что сидит сейчас скромненько за барьером рядом с солидными начальниками. Маленький пришибленный человек, им не чета, ведал всего лишь каким-то фруктохранилищем в Батайске, но устроен был в этой жизни, надо полагать, не хуже других. Фрукты-овощи – это золотое дно. Недаром и знаменитый Соколов в Елисеевском, получая ежемесячную дань от заведующих секциями, наибольшую получал от секции, торгующей фруктами.

Это я узнал здесь, из текста приговора по делу Соколова. Приговор уже вынесен и исполнен: Соколова расстреляли. Текст разослан по областным судам. Видимо, для примера.

Фруктовый старичок напуган. Операция с апельсинами, конечно, не его изобретение. Но выдернули почему-то его. И он, видно, уже смирился с такой участью. И лучше уж ответить им без запинки. Аккуратно, с ростовским мягким “г”, как у всех здешних армян: “торговал” (“торховал”), “брал”, “давал”.

На него нацелены сейчас телевизионные камеры, направлен слепящий свет. Ребята-телевизионщики расположились здесь по-хозяйски, включают и выключают приборы, когда им вздумается, да еще подносят их к лицам подсудимых, не церемонясь. Никто не ропщет. Так надо.

Вообще телевидение и пресса, надо сказать, немало потрудились над образами злокозненных торгашей, не жалея красок для описания их роскошной жизни. О “ростовском деле” народ узнал еще задолго до суда из статьи в “Известиях” “С черного хода”. Газеты тогда еще читали все. В нашумевшей статье упомянут и кто-то из сегодняшних подсудимых, но основное внимание уделено некоему Будницкому – фигуре поистине демонической. Этот Будницкий, главный начальник торговли в Ростове и области, и стоял вверху всей пирамиды, к нему сходились нити, и ворочал он, надо понимать, миллионами. Процесс Будницкого еще впереди, на этом суде он должен давать показания как свидетель, для чего в ближайшие дни будет доставлен из Москвы, из Бутырок.

За окном октябрь. Похолодало. В городе еще не топят. И судьи, и подсудимые, и публика в зале набросили на плечи пальто и куртки. Это всех вдруг каким-то образом объединило. Все – люди, и всех пробирает холод. Процесс продолжается.

Странно – никто из них не защищается. “Брал”, “торховал”… Почему? Вроде никто не приперт уликами, не пойман с поличным, никаких меченых денег. Только показания: один дал, другой взял. Какой резон признаваться одному, или другому, или обоим вместе?

И что за смешные суммы, даже по тем временам: двести рублей, триста…