Дети Чугунных Богов. Сценарий

— Старый я танкист и офицер, ребята! — заговорил Блага. — Двадцать пять лет в войсках отстоял, много чего повидал. И в Азии был, и в Африке, и в Европе! Броню вы сотворили, ребята, как и положено ей быть, славную броню! На той броне ваши сыны боевой приказ выполнять будут, не щадя жизни своей, вот как! По нескошенным полям полки поведут и врага сокрушат! Спасибо вам, ребята, от всей армии нашей, сделали вы свое дело, а мы уж свой долг выполним! О том говорю я вам, кадровый офицер Егор Никифорович Блага!
Все выпили. Полковник, не закусывая, смахнул с папок снег, расписался в бумагах. Начальник цеха пожал ему руку и ушел.
— Пейте, ребята! — Блага кивнул капитану.
Тот разлил, и все снова выпили. Закурили. Шадрин подошел к орудию, стал осматривать его.
— А что, — спросил он, ковыряясь в ухе гвоздем, — если со ста шагов, прошибет или нет?
— И со ста не прошибет! — заволновался вдруг Евдюков. — И с десяти не прошибет!
Блага, жуя, взял из ящика снаряд, перехватил его конусом вверх.
— Здесь сталь! — он погладил конус и показал на пустырь. — И там сталь. Чья сталь сильнее?
— Наша! — сказал Евдюков.
— Не-ет! — Блага отложил снаряд. — Не чья сталь сильнее, а чья хитрее. Ну-ка, налей! — Они выпили еще, полковник прошелся среди ящиков, открыл один и достал другой снаряд, поднял его. — Та сталь стоит и ждет, а эта сталь летит и бьет! И вот этот снаряд прошибет вашу броню, ребята!
— Что ж мы им не стреляли? — спросил Игнат.
— Потому как известно, что прошибет! Это новый снаряд, ребята, специальный, он любую броню прошибает.
Все смотрели на снаряд. Он был другого цвета, и конус его был овальный, нехороший.
— Специальный… – сказал Игнат. — Не прошибет!
Полковник долго глядел на него, снова налил всем сам. Выпили молча.
— А ну, взяли орудие! Рабочие подхватили пушку и, навалившись, весело покатили ее вперед по целине.
— Давай, ребята, навались! Ствол не заваливай! — командовал полковник.
В бок им мело снегом, они почти бегом катили пушку, Блага шел за ними, держа под мышкой снаряд.
Шагов за сто остановились, раскинули лапы, стали налаживать орудие. Опустили ствол. Шадрин, прихвативший флягу и кружки, налил всем. Выпили.
— Значит, не пробьет? — спросил полковник.
— Не прошибет, — твердо сказал Игнат.
— Заряжай! — Блага отдал рабочим снаряд.
Зарядили.
— Наводи!

— Дай-ка я стрельну! — Шадрин отодвинул рабочего, присел у прицела, покуривая в кулак.
Игнат пошел к листу.
— Игнат, куда? — закричал ему старик Евдюков.
Игнат не оборачивался. Подойдя к листу, он погладил броню. Затем обошел лист и встал за ним.
— Не прошибет! — крикнул из-за листа.
— Отставить! — закричал Блага. — Прекратить!
Ветер наметал на броню снег.
— Давай вдарь, Шадрин. Ты сталь варил? — сказал Игнат.
— Ложись, Игнат! — закричал Евдюков страшно, и Шадрин выстрелил.
Двойной тяжелый удар потряс пустырь. Ветер потащил в сторону тучи дыма и снега, и все бросились к листу. Евдюков первый добежал до листа. Игната не было. Старик кинулся на лист, поскользнулся.
Игнат сидел в снегу, держась за голову.
— Игнат! — старик, заплакав, кинулся к нему, помогая ему встать.
Полковник подошел к листу и снял папаху. В броне, увязнув, сплющившись, торчала болванка – все, что осталось от снаряда.
Подошел Шадрин с флягой, улыбаясь, разглядывая Игната.
— Ну, здорово я вдарил? — он засмеялся.
— Не прошиб, — сказал Игнат глухо. — А?
Полковник обнял его.
— Молодец, сукин сын! Солдат! Танкист!
— Что? — Игнат затряс головой.
— Это тебя контузило, — обрадовался полковник. — Милое дело!
Он расстегнул шинель и, скрутив с кителя гвардейский знак, прикрепил его Игнату.
— Эх, сынок! Гвардеец! — он нежно погладил Игната по голове, отобрав у Шадрина флягу, хлебнул жадно, протянул Игнату. Всем увольнительную на два дня и по сто рублей премию! Это вам полковник Блага говорит!

Из душевой выходили рабочие. Хлопали дверцы железных шкафов для одежды. Игнат сидел на лавке, одевался не спеша, потряхивая иногда мокрой головой.
Рядом на лавку тяжело сел Николай Насекин, еще грязный, с черным от сажи лицом, в масле.
— Домой? — спросил он устало, стягивая с себя войлочную робу.
— Домой. Хочу к родителям съездить хоть на день.
— Это хорошо… — Николай вздохнул, потирая ссадины на огромных руках. — А мне уж, Игнат, сорок пять лет выходит. Немало, да?
— Сорок пять, еще раз жениться можно, — ответил Игнат.
— Все можно, только что-то уставать я стал. После смены мне уже три часа отлеживаться надо. Жить я вроде стал уставать, Игнат. Вроде как старая собака, ничего не хочется.
— Ты с Бекбулаткой биться боишься, что ли? — вдруг догадался Игнат.
— Да не это, Игнат. — Николай сидел голый по пояс, сгорбившись. — Я двадцать лет бьюсь, другое. Устал я, понимаешь, все, выработался. Тебя прошу биться заместо меня.
— Да ты что, убьет меня Бекбулатка.
— Боишься. Это поначалу страшно, это ничего…
— Забьет же он меня. Тебе биться, Николай!
— Если откажешься, я буду биться и забью Бекбулатку, но тебе надо начинать когда-нибудь.
— Какой боец из меня, ты что?
— Я много бился, Игнат. Говорю тебе, выйдет из тебя боец первейший.
Николай вздохнул, потрогав уши, дернул головой.
— Что ж, подумай. Откажешься, я выйду и забью Бекбулатку. Но мой срок вышел, парень, такие дела. — Николай поднялся и пошел к своему шкафу.

…Город остался позади. Трубы, печи, все это еле различалось из-за метели. Чуть просветлело, и было непонятно, утро это или вечер, но начиналось утро. Игнат шел дорогой, впереди была степь и дорога, полузанесенная и обледенелая, тянулась тяжело за холмы.
Позади него показалась машина. Игнат вышел на обочину и поднял руку. Машина остановилась. Это был черный ободранный грузовик с бочками.
— Куда тебе? — спросил мужик, сидевший за рулем.
— По старой Белорецкой дороге. На Рубежанский.
— Один? — снова опросил мужик.
— Вроде один.
— Ну, садись.
Игнат сел. Машина тронулась. Мужик был худой, с черным от ветра лицом, остроносый. Один глаз его был полузакрыт и не открывался…
Машина тяжело тянулась по пустынной дороге, Игнат дремал, уронив голову, мужик разговаривал тихо сам с собой.
— До Рубежанского сорок километров, а по такой дороге ехать нам час, — рассуждал он, — а до Обручевки восемьдесят километров, а до Белополья сто километров, обед. Степь ровная, но холмистая. Сайгак в снегу вязнет, лошадь тоже вязнет, волк не вязнет, и лыжник пройдет…
Из-под капота вдруг пошел дым, и машину затрясло. Мужик затормозил, выскочил из машины. Открыл капот, и оттуда вырвалось пламя. Мужик отпрыгнул.
Выскочил Игнат, схватив ведро, зачерпнул снега. Бросившись к капоту, засыпал пламя.

— Это ничего, — успокоил сам себя мужик, — это бывает.
Свет в кабине погас, на дороге стало холодно и тоскливо.
— Надо работать, — предложил водитель.
— Надо, — согласился Игнат.

Стоя на бампере, они копались в моторе почерневшими от масла руками, дышали на руки, стараясь их согреть…